Читать онлайн книгу "Рехилинг"

Рехилинг
Аглая Набатникова


Короткий метр
У женщин все сложно.

Женщинам иногда нужна перезагрузка. Раскрепоститься, преодолеть свои комплексы, уехать далеко от дома, предать, вернуться и начать все сначала. Влюбиться, соблазнить и разлюбить. Разбить сердце – свое в том числе. Наконец, просто иногда побыть мужчиной, чтобы взглянуть на себя со стороны…

Рассказы Аглаи Набатниковой – яркие, острые, иногда злые. Но при этом – вызывающе искренние.

Да, я такая, какая есть.





Аглая Набатникова

Рехилинг





День города


Это был праздник города, когда мой папа спас девушку.

Девяносто пятый год, провинциальный город. Была поздняя осень, выпал первый тонкий слой снега. На улицу в этот вечер отец запретил мне выходить. Мне тринадцать лет, я ходила в школу и на кружки типа баскетбола и художественной школы. Но сегодня меня не пустили и туда.

Папа был очень строгим – мы жили с ним и с бабушкой в просторной квартире на пятом этаже, я в его большой комнате за перегородкой с ситцевой занавеской, бабушка в маленькой, с телевизором и фотопортретом во всю стену моей тёти-фигуристки на выступлении.

РЇ РЅРµ могла мечтать Рѕ дискотеках РІ Доме офицеров, РєСѓРґР° ходили РјРѕРё подружки, надевая РјРёРЅРё-СЋР±РєРё Рё густо крася лицо. Денег РЅР° нарядную одежду, честно РіРѕРІРѕСЂСЏ, Сѓ меня Рё РЅРµ было, РјС‹ жили РЅР° папин РґРѕС…РѕРґ врача «Скорой помощи» Рё бабушкину пенсию. Р?РЅРѕРіРґР° помогала мама РёР· РњРѕСЃРєРІС‹, РЅРѕ отец, РІРёРґРёРјРѕ, РЅРµ считал нужным тратиться РЅР° РјРѕР№ РїРѕРёСЃРє приключений – именно так РѕРЅ относился Рє дискотекам Рё прочим гуляниям.

РЈ меня РЅРµ было парней, только РїРѕРґСЂСѓРіРё; вечером СЏ возвращалась РёР· художки РЅР° автобусе, Рё меня уже встречал папа – РІ девять всегда темнело, Р° приходить позже РјРЅРµ запрещалось. Р?сключений РЅРµ было, Р° рисковала СЏ наказанием типа РїРѕСЂРєРё ремнём или подзатыльника, которое Сѓ нас РЅРµ возбранялось, СЏ старалась РґРѕ него РЅРµ доводить.

По главной улице провинциального города шли толпы гуляющих. Движение транспорта перекрыли. Мэрия организовала концерт столичных звёзд на стадионе. Наши окна выходили во двор, и я не могла видеть всего этого великолепия, но до меня доносился гул, расстилалось эхо музыки и пьяные выкрики молодых парней.

Бабушка уехала, мне было позволено ночевать в её комнате, среди растений, которыми были увиты все стены, – бабушка разговаривала с растениями, и они её любили: пышно цвели круглый год. Сквозь зелёные округлые листья-сердечки я глядела на запорошенную снегом детскую площадку – обыватели спрятались, никто не гулял.

Отец обидел меня своими запретами, мы ссорились.

– Папа, это самый безопасный день, на улице много милиции.

– Много ты понимаешь.

– Почему я на концерт не могу сходить? Вход бесплатный! Вот он рядом, стадион, я только сбегаю посмотрю!

– Ты никуда не пойдёшь, это не обсуждается.

– Все девчонки из моего класса сегодня гуляют!

– Они дуры.

– Ты просто сам РЅРµ любишь людей. Р? вообще ты скучный, старомодный.

– Я взрослый мужчина, и я знаю, что будет.

– Я тоже знаю, что будет: ты приведёшь бабу.

– Глаша, что это за слова?

– Хорошо, Марину.

– Не называй её Мариной, она тебя старше, у неё есть отчество.

– Старше на шесть лет, угу.

Я знала, чем его вывести из себя, тем более он действительно собирался идти за подругой – я ночевала в отдельной комнате, на дворе праздник, у медсестры Марины выходной, и папа надел по этому поводу свежую голубую рубашку, твидовый пиджак и тщательно расчесал свои мягкие светлые волосы тонкой пластмассовой расчёской.

Папа у меня был красавец, и проблем с женщинами у него не было. Проблемой они становились позже, когда у провинциалок назревал вопрос про замужество, именно в этот момент папа начинал нервничать и страдать – расставаться с обнадёженными женщинами было нелегко, они настойчиво звонили, он становился подлецом в собственных глазах.

Мы с бабушкой его успокаивали, бабушка выискивала недостатки в его подругах: «Володя, она же курит!»

Мне его женщины, как правило, нравились, это были витальные и шикарные дамы, в дорогих шмотках типа мехового боа и с престижными профессиями: филолог, актриса кукольного театра, хористка из церкви.

На этот раз его роман случился с простоватой медсестрой, которую выгодно выделял юный возраст, льстящий мужскому самолюбию papa, мы с Мариной друг другу «тыкали», хихикали и перемигивались, знали одни и те же группы, имели общие темы, что страшно задевало приверженность моего отца к иерархии.

Я чувствовала, что он виноват, и он чувствовал тоже.

– Ты заставляешь меня сидеть дома, а себе ты не отказываешь в веселье!

– Я взрослый мужчина.

– Р? что?

– Мужчина может выйти на праздник города, а отроковица нет.

На слово «отроковица» я не отреагировала, это был папин юмор, засмеяться значило проиграть.

– Что ты имеешь в виду? Я не собираюсь ни с кем знакомиться.

Папино лицо искривилось. Ещё бы я собиралась с кем-то знакомиться!

– Ты не знаешь, что бывает в жизни.

Папа подушился французским одеколоном перед зеркалом. Вариант пойти гулять на праздник со мной не рассматривался, моё общество интересовало сорокапятилетнего папу куда меньше женского.

– Марина – тупая крашеная блондинка.

– Глаша, ну что ты начинаешь? Зачем?

– Тебя не смущают её жёлтые волосы?

– Пф.

– Ты всё равно на ней не женишься, а она ждёт. Печёт «Птичье молоко»!

– Ты тоже ела это «птичье молоко»!

– Я ради тебя, папа! Я стараюсь вести себя нормально! Оно несъедобное, а я давилась!

Папа понял, что ему нечем крыть, и стремительно удалился в свою комнату. Послышался щелчок замка на ручке. Хочет дождаться, когда я уйду в бабушкину комнату, и улизнуть, поняла я. Бережёт энергию.

Раздались звуки салюта и выстрелов, а может быть, лопнувших шин. В девяностые звук выстрелов был привычен уху жителя провинциального города.

Вдруг совсем близко через железную дверь квартиры я услышала женский плач. От двери потянуло холодом сквозь щели прямо на мои голые ноги в шортах. Через глазок я рассмотрела, что окно на лестничной площадке распахнуто настежь. В подъезде свистел холодный ветер, стучала рама.

В день, когда выпадает первый снег, происходит много интересного.

На окне спиной ко мне сидела тёмная фигура, по силуэту грузная девушка в мини-юбке. Она протяжно рыдала с завываниями, иногда гневно выкрикивая что-то нечленораздельное.

Загривком я почуяла опасность.

Я отперла и приоткрыла дверь, высунула голову:

– Здравствуйте!

Девушка не реагировала.

Тёмная фигура сидела свесив ноги наружу прямо на проспект с текущим потоком отдыхающих. Праздник стихал. Крупная девушка немногим старше меня раскачивалась и мычала. На её плечи была накинута просторная куртка из толстой кожи, похоже, мужская.

– Эй, привет! – я тихонечко позвала, выйдя за порог своей квартиры.

В лестничной клетке стояла звонкая тишина. Соседи, наверное, ушли на праздник.

Девушка закричала громче, закачалась как маятник и кинула бутылку пива вниз перед собой. Мелькнули длинные розовые ногти. Через две секунды послышался звон разбитого стекла. Пятый этаж. Под окнами асфальт, остывающий после ног множества прохожих; замешанный в грязь мокрый снег застывал в тонкий лёд.

– Глаша! – я услышала раздражённый полушёпот отца.

Он стоял в дверях, резким жестом приказав мне вернуться. Спорить с ним сейчас было опасно, глаза сверкали.

Я обиженно прошлёпала мимо него тапочками, но почувствовала, как его спина подобралась в рабочем напряжении – раз в трое суток он приходил с дежурства именно таким: сосредоточенным, с застывшим взглядом, полностью погружённым в момент, не замечающим меня.

– Сиди в комнате, никуда не выходи, – процедил отец сквозь зубы.

– Я хотела помочь.

– Р?РґРё.

Он спустился к девушке. Обычно двигающийся плавно, как кошка, отец ступал через ступень медленно и сгруппировавшись, как будто нёс тяжёлый шкаф. Дело плохо, поняла я.

Встав позади входной двери, я прислушивалась: толстое железо приглушало звуки. Я не различала слов, только интонацию. Я то прислоняла ухо к двери, закрыв глаза, чтобы услышать больше, то заглядывала в глазок. Таким образом собирая полученные фрагменты в общую картину.

Отец стоял в нескольких шагах от девушки. Когда он пытался приблизиться, она резко вскрикивала и качалась. Со стороны ситуация могла показаться смешной, но изнутри мы прекрасно ощущали, что идём по потусторонней грани, и я, и папа, – мне казалось, что я изо всех сил помогаю папе морально за своей дверью.

«Пожалуйста, пусть всё закончится хорошо», – шептала я в свой кулачок.

Девушка намеревалась прыгать без всяких шуток – бёдрами она уже сползла глубоко на карниз. В пьяном трансе. Присутствие зрителей её только раззадорило. Одно движение – и мы увидим пустой подоконник.

Девушка была высокой и полной, мой отец был намного миниатюрнее. Броситься и вытащить её он бы не смог.

Папа не задавал вопросов, он что-то утверждал короткими спокойными фразами. В них не было страха, в них не было жалости, в них было уважение и любовь к этой чужой женщине-человеку. Возможно, он говорил ей, что она красива или что у неё будут дети, я не знала.

На своей работе папа часто ходил по грани, но сейчас он был не уверен в себе – я видела это по его растерянной позе.

Девушка начала отвечать. Р?нтонация гуляла, то поднимаясь высоко РЅР° РєСЂРёРє, то превращаясь РІ глухие горловые рыдания. Наверное, РѕРЅР° рассказывала Рѕ том, что СЃ ней случилось. Р’Рѕ всём этом звучал РІРѕРїСЂРѕСЃ «почему СЏ?В» «за что?В» Рё ещё сомнения РІ том, что СЃ ней это случилось реально, Р° РЅРµ приснилось ей.

Если бы папа увидел, что я подслушиваю, он бы меня не пощадил.

Девушка тихо всхлипнула и дала папе подойти ближе. Он резко взял её сзади за плечи и втащил на лестничную площадку.

Нелегко тягать такую слониху, подумала я. В то же время я рефлекторно расслабила горло и смогла сделать глубокий вдох.

Я отшатнулась от двери, услышав приближающиеся шаги. Гости из потустороннего мира поднимались медленно. Я спряталась в комнате с растениями, но на всякий случай высунулась в коридор.

Папа зашёл в квартиру первым и сразу тихо обратился ко мне:

– Зайди в комнату и никуда не выходи оттуда, пока я тебе не скажу. Поняла?

Это звучало так жёстко. Я поняла, что он думает: девушка смутится, увидев меня, и это плохо подействует на доверие, установившееся между ними.

Он предупредил её, наверное, что дома его дочь, врать бы он не стал.

Я, кстати, интуитивно понимала причину. Мужчины нанесли ей травму, и она только что согласилась послушать другого мужчину и пошла с ним в квартиру, чтобы спокойно поговорить. Увидев подростка-девушку, ей должно было стать хуже от осознания своего положения. По интонациям мне показалось, что папа разговаривал с ней наравне, он ни разу не дал понять, что он сочувствует, это в таком деле самое опасное. Человек презирает себя, он на краю, и, если уловит в чужих глазах неверную реакцию, может рвануть, как раненое животное.

Папа, как всегда, подразумевал, что я могу добавить неточное действие к сложной партитуре его эмоционального сценария, который он только что на лестнице придумал. Папа, как всегда, меня недооценивал.

Однако я не стала спорить, а скрылась. По звуку открывшейся двери, по тяжёлым осторожным шагам, прошествовавшим направо к кухне, я догадалась, что девушка уже решила остаться жить на земле, теперь ей нужен проводник обратно в нормальную жизнь.

В комнате громко тикали часы – настенные деревянные, похожие на гроб для маленькой птицы, например скворца. Безмолвные растения, увивающие стены как гобелен, щедро делились со мной покоем, но я всё равно волновалась, тело вибрировало. За окном припозднившаяся мамаша вывела гулять ребёнка в комбинезоне. Ребёнок крутился на железной карусели. В сумерках было уже не различить цвет одежды.

По затихавшему бубнежу за стеной я пыталась определить ситуацию.

На подоконнике стояли стеклянные банки с крышками, в которых отстаивалась водопроводная вода для полива цветов. Я слила воду из одной банки в горшок большого красного куста с мясистыми листьями и попыталась лучше услышать то, что за стеной, прислонив пустую банку как усилитель звука. Вопреки увиденному в фильмах это не помогало. Я слышала интонацию, но не разбирала слов.

Девушка рассказывала папе всю свою жизнь, периодически протяжно, с подвываниями, рыдая.

По тому, что я успела увидеть – её спине, мелькавшим длинным ногам в чёрных, не по-зимнему прозрачных колготках, по тяжёлым шагам, запаху духов, оставившему шлейф в коридоре за дверью, по её реакции на моего папу, импозантного мужчину, который сумел внушить ей доверие, – я понимала, что девушка красива вульгарной, прямой красотой, которую любит подчёркивать косметикой и вызывающей одеждой: привычна к мужскому вниманию, ищет его и самоутверждается им.

Несколько раз свистел закипавший чайник. Папа редко и тихо шелестел, задавая вопрос.

Грудной голос девушки с низкими, соответствующими комплекции нотами лился, как ручей в лесу, – коряво, бурно, но красиво.

Создавалось впечатление, что СЃ девушкой впервые говорили как СЃ человеком, РѕРЅР°, РІРёРґРёРјРѕ, была РёР· РЅРёР·РѕРІ. Р?Р· тех, что жили Р·Р° рекой, РЅР° Завеличье, РІ районе деревянных так называемых «частных РґРѕРјРѕРІВ». Оттуда редко приходили гулять РІ центр, РіРґРµ жили РјС‹.

На Завеличье девушки по вечерам гуляли с местными парнями, среди которых самые смелые и лихие были бандитами. Такие с девушками не разговаривают – не о чем. Что их связывает? Секс? Бедность, ярость? Впервые её кто-то слушал, рассказ о её чувствах, её судьбе. Я понимала, что папе было легко найти с ней общий язык, он всю жизнь провёл то в операционных, то в личных драмах, то в писании романов, а теперь вот стал врачом «Скорой помощи». В экстремальных точках, которые даёт жизнь, он был близок этим простым людям, которые могут спрыгнуть из окна, даже не понимая, что с ними происходит, неспособные выразить свою жизнь словами.

Вышла луна и светилась бледно на серо-стальном небосклоне, проявляя частично месяц буквой «С» на своём боку. Это значит, луна стареет. А если месяц как часть буквы Р, то луна растёт. Так говорила бабушка.

Послышались папины торопливые шаги. Р’ прихожей располагался чёрный телефонный аппарат СЃ кучей записочек РІРѕРєСЂСѓРі, перед большим зеркалом, Сѓ которого прихорашивались РІСЃРµ эстеты, члены нашей маленькой семьи, СЃ пластмассовой плоской расчёской, которая РѕРґРЅР° подходила светлым Рё РјСЏРіРєРёРј волосам нашей РїРѕСЂРѕРґС‹. Папа набрал номер Рё СЃ новыми интонациями РїРѕРїСЂРѕСЃРёР» подстанцию «Скорой помощи» связать его СЃ бригадой его товарища, Льва Р?вановича, бригадой номер РѕРґРёРЅ – СЃ психбригадой. Дождался ответа, очень коротко Рё очень тихо РїРѕРїСЂРѕСЃРёР» коллегу приехать Рє нему РґРѕРјРѕР№. «Девушка, двадцать лет, после изнасилования».

Вряд ли наша гостья это слышала. Я высунулась в коридор, уже очень сердитая.

– Папа, ты меня запер, я даже в туалет не могу выйти!

– В туалет иди.

Я пробежала тенью к ванной комнате. Через болтающиеся шторы из бамбука, служившие кухне дверью, было видно подобравшую ноги калачиком на диване крупную брюнетку в чёрном платье, кожаная куртка лежала рядом. Она отклонила голову на спинку дивана в расслабленной позе. В руках она держала бабушкину чашку в горошек. На столе были разбросаны фантики от конфет.

Я бросила пристальный взгляд на её лицо, но она не почувствовала и не ответила на него, она смотрела в окно, на падающий в свете фонарей снег.

Она уже не была напугана, уже не была в отчаянии, до чего быстро отпружинил этот сильный витальный организм крупной самки. Однако она по-прежнему была не в себе. Об этом говорила её неподвижность и слишком дерзко задранная юбка.

На обратном пути у входа в комнату меня караулил папа.

– Всё уже закончилось, СЏ выведу её РЅР° улицу, там нас встретит Лев Р?ванович, РѕРЅ очень опытный, хороший врач. РћРЅ отлично действует РІ таких ситуациях, Сѓ него большой опыт.

Папа говорил как бы мне, но, понятно, себе. Он старался зафиксировать момент, когда он может передать ответственность за ситуацию другому. Я почувствовала, что папа вошёл в психику этой девушки настолько глубоко, что полностью соединился с ней от большого разгона сопереживания. Его самого как будто покусали потусторонние собаки.

Сейчас он растерянно бормотал повторяющиеся фразы. Начались «отхода» – расслабление после сильного психического напряжения. Пришлось папе поработать в праздник, он всегда брал на себя страшные задачи и ловил от этого кайф – как экстремал. Такие и работают на «Скорой».

Я молчала; иногда лучшее, что можно сделать для близкого человека, – это промолчать и не дёргать его эмоции на себя.

Я увидела беззащитность человека, который разгребает последствия чужих ошибок, сжигая собственные нервы.

До встречи СЃ опытным психбригадиром, врачом-психотерапевтом Львом Р?вановичем оставалось РјРёРЅСѓС‚ пять.

Снег за окном замёл следы выгула собак и детей, передо мной стелился космический пейзаж из белых неподвижных предметов странных форм, а над ним в небе была огромная дыра, откуда за нами следил мир духов, выборочно направляя свои лучи то на одного, то на другого из нас.




Труссарди


Мы стояли в темноте, на морозном воздухе, на ступенях открытого стадиона – в очереди в клуб «Титаник» – один из немногих, куда пускали школьников. Клуб был настолько элитарен, что возраст посетителей терял значение. Чтобы попасть – как минимум надо было отлично выглядеть, но лучше иметь связи на входе. В конце девяностых отлично выглядеть значило – цветные гриндерсы, квадратные сумки на длинном ремне, куртки кислотных цветов и причёска с рожками, пирсинг на лице – и неаккуратно размазанные по векам тени. В очереди все нервничали – скорее всего, никто не попадёт в клуб, а метро закрывается. В карманах у подростков лежали смятые купюры, отложенные на пиво в баре. Все наврали родителям, или родители были уже приучены к тому, что их чадо – дитя ночи.

Сзади в очереди послышался дерзкий смех – парень сильно старше нас, лет двадцати пяти, в ярко-оранжевом комбинезоне-дутике и кроссовках на высокой платформе прыгал, размахивая сигаретой.

– Р?дём РЅР° РґРЅРѕ! Титаник! Согреваемся!

Р?Р·Рѕ рта Сѓ парня шёл пар. РќР° глазах Сѓ него блестели тени. Настоящие фрики чувствуют себя хорошо только РІ условном РјРёСЂРµ ночных клубов.

Моя подруга Оля не нервничала – у неё на входе была «лапа». Фейсконтроль был любовником её двоюродной сестры – хорошенькой, бодрой малолетки Анжелы, промышлявшей сводничеством. Оля же была девственницей и искала избранника.

Кажется, она нашла его здесь, в «Титанике».

– Вчера РѕРЅРё СЃ РґСЂСѓР·СЊСЏРјРё съели кислоту, вышли РЅР° улицу, поймали машину… Рђ там ехать недалеко – соседний РґРІРѕСЂ. РћРЅРё адрес назвали, шофёр удивился. РќРѕ РѕРЅРё РїРѕРєР° доехали – кстати, заплатили очень РјРЅРѕРіРѕ! – совсем потерялись. РћРЅРё, значит, выходят, темно, деревья… Рђ навстречу РёРј компания. Ребята, РјС‹ РіРґРµ? Димка спрашивает. Р?Рј РіРѕРІРѕСЂСЏС‚ – РІС‹ РЅР° планете Земля. Димка РіРѕРІРѕСЂРёС‚ – как хорошо, что РѕРЅРё нам так ответили! Потому что если Р±С‹ РѕРЅРё сказали, что РјС‹ РЅР° Марсе, РјС‹ Р±С‹ поверили!

Димка, Димка, Димка.

Оля была русская, но «косоглазая» – то ли татарка, то ли тувинка, заскочил из генеалогического древа такой ген. Оля с мамой (мама косоглазой не была) сбежали от пьющего агрессивного папы и жили приживалками у друзей, зато в центровой квартире, откуда было рукой подать до любого клуба. У Оли не было денег даже на колготки – её мама продавала стиральные машины в магазине. Я часто дарила Оле свою одежду «с барского плеча», она же проводила меня в клубы, пользуясь связями.

Фигуры и фактуры у нас были разные – Оля была крупной женственной грушей, а кожа была покрыта ковром веснушек. На шею Оля повязывала маленький шарфик, крутые бёдра облепляла джинсами. Я же была мелкой, угловатой, широкой в талии – одежда плохо на мне сидела.

На входе Оле кивнул фейсконтроль – раскачанный парень в чёрной футболке со списком в руках, лицо он имел утомлённое, с выражением – вы здесь грязь, наркоманы и шлюхи. Старшеклассники, которым улыбнулась удача, радостно теснились к гардеробу. Мы протолкнулись к ним – «Титаник» был очень маленьким заведением, всего с двумя залами – в одном располагался танцпол, в другом маленький бар, а гардероб был кишкой у входа. Раньше это был тренировочный зал – рассчитанный человек на сто спортсменов, сейчас же здесь сходила с ума тысяча малолеток. Тяжёлые вибрации электронной музыки пронизывали свежие и лёгкие худые тела, погружая в забытьё.

– Не узнали! Не узнали ветерана! – послышалось восклицание фейсконтроля – гей в оранжевом комбинезоне, радостно хохоча, ввалился в клуб.

Появилась Олина сестра – густо накрашенная искусственная блондинка, в облегающих кожаных брюках и чёрном кружевном топе, обнажающем плоский живот. Несмотря на юный возраст – лет пятнадцать – Анжела претендовала на имидж роковой женщины. Она три раза церемонно поцеловалась с оранжевым ветераном. Оба были записными детьми ночи, то есть просыпались к пяти вечера, чтобы немножко обдолбаться и несколько часов наряжаться на выход.

– Ты божественна, детка! Кто сегодня играет?

– Санчес.

– Не может быть! – закричал оранжевый – Он потрясающий! Моя любимая мозолька!

В клубах, как в любом выдуманном мире, эмоции сильно преувеличиваются, чтобы все верили, что они есть.

Оля стояла рядом и стеснялась. Она была совсем не похожа на сестру. Анжела была богатой москвичкой, познавшей жизнь и все её законы, а Оля бедной родственницей – «ни ступить, ни молвить не умеет». Сестра снисходительно кивнула мне, улыбнулась Оле и повела нас к бару.

– Это он, он – Димка! – шепнула Оля и больно ущипнула меня за бок.

Это был самый модный, самый сексуальный парень в этом комьюнити – лет восемнадцати, невысокого роста, телосложения боксёра или наездника, с лёгкими проработанными мышцами, в блестящих кедах, брендовых джинсах, белой олимпийке, с небрежной укладкой чуть отросших каштановых волос и расслабленным выражением зелёных колючих глаз. Он стоял в центре круга среди других парней, внимательно слушая и улыбаясь шуткам; один из товарищей принёс ему бутылку воды. Димка не сразу взял её – медленные повадки показывали, что он лидер. Анжела крутилась рядом как маленький шакал, заливаясь смехом, ненароком дотрагиваясь до звёздного парня то голым животом, то голым плечом. Димка зафиксировал меня слегка презрительным взглядом – наверное, я была недостаточно хорошо одета – по Оле же быстро скользнул зрачками и резко отвернулся.

Анжела горячо зашептала что-то Оле на ухо.

– Хочешь бутират? – повернулась ко мне Оля, показывая на бутылку с водой в руках у Димки.

Бутират я не хотела, хотя это было щедрое предложение, и вообще не хотела оставаться в этой компании на правах малознакомой бедняжки, поэтому я поспешила исчезнуть на танцполе.


* * *

Через две недели Оля приехала ко мне в гости – у неё были новости. Глаза её сияли. Ей удалось раздобыть телефон звёздного Димки, и у них начался телефонный роман.

Оля с гордостью раскрыла передо мной модный журнал «ОМ», на развороте была чёрно-белая фотография: тоненькая девушка с раскосыми глазами в узких брюках и шляпе, изогнувшись дугой, сидела на железной трубе. TRUSSARDI – значилось в названии. Косоглазая модель рекламировала шмотки.

– Что это?

– Это я.

– Поясни, пожалуйста.

– Я сказала Диме, что это я. Ну похоже на меня?

– Кто тебе сказал, что она на тебя похожа?

– Анжела.

– Она тебя обманула.

– Брось, вылитая я, только нет веснушек!

– Хорошо, допустим, есть что-то общее.

У девушки на картинке были круглые глаза, обрамлённые длинными ресницами, и острые скулы – Олино лицо скорее напоминало блин, а глаза были совсем узкими, но, возможно, они обе были тувинками.

– Дима уже в любви мне признаётся!

Голос у Оли тихий, мяукающий, как у кошки. Я попыталась представить его в сочетании с модельной внешностью с картинки. Получилось неплохо.

– Что ты собираешься делать?

– Вот я у тебя хотела спросить – что делать?

– Скажи ему правду.

Оля растерянно заморгала.

– Как правду? Нет, я не могу.

– Но ты же не можешь пойти на встречу!

– Мне надо накраситься и так одеться, – Оля тыкала пальцем в фотографию. – Он не заметит. Он звонит мне каждый день по три раза!

Для Оли открылись ворота чудесной реальности, где Дима не ел и не спал и думал только о ней. План о дефлорации на постели, устланной лепестками роз, с самым модным парнем этого города стал осязаем – протяни руку.

– Я поняла, тебя не разубедить.

Оля улыбалась, обнажая острые как у хорька зубки, – она была счастлива.

– У меня нет таких шмоток.

– Я отдам тебе своё новое платье, красное, хочешь?

– О, ты моя лучшая подруга, Зоя!

Мне не хотелось даже думать, в какую передрягу загнала себя бедная Оля.

– Поедешь со мной?

– Куда?

– Пожалуйста, поедем со мной на встречу с ним.


* * *

В назначенный день Оля надела моё новое африканское красное платье в полосочку, длиной до пола, и заперлась в ванной. Через час она вышла с плотным слоем тонального крема на лице, наподобие посмертной маски.

– Умойся, Оля, зачем ты так?

– Я закрасила веснушки.

– Чем плохи твои веснушки?

– У Труссарди их нет.

Оля верила, что сейчас она похожа на девушку с картинки. Она была похожа на клоуна в рабочей раскраске, к тому же с причёской она тоже «поиграла»: толстые прямые волосы были уложены в сальные рожки. У Оли тряслись от волнения руки, и она не могла разговаривать.

Мажор Димка жил не в центре города, как можно было подумать, а в далёкой себарбии: клубная фауна часто изображает из себя не то, что есть. Несмотря на влюблённость Димки в тувинскую модель – мы ехали с пересадками, куда Макар костей не гонял. Он не пригласил даму в театр, в ресторан, погулять в парке, он разрешил подъехать к себе. Напуганной жизнью Оле хорошее человеческое отношение казалось влюблённостью в неё.

Люди в метро периодически останавливали взгляд на Олиной рыжей маске, контрастирующей с шеей и руками. Она сосредоточилась на предстоящей встрече. Я видела, как взгляд Оли становится всё более затравленным и обращается внутрь.

Мы подошли к подъезду бетонной многоэтажки и стали ждать. Дима вышел – он был по-спортивному элегантен, но сильно пахло парфюмом. Он остановился как вкопанный, глядя то на меня, то на Олю.

– Привет! – Оля набралась храбрости и кокетливо улыбнулась. – А я с подругой!

Дима сделал шаг назад.

– Ты не она, ты не Труссарди!

– Ты что, это же я!

– Ты что, это же она! – вскрикнула я.

– Ты Оля, ты тусуешься в «Титанике» с Анжелой-проституткой, я тебя узнал. – Дима отрывисто и зло бросал слова через плечо, не глядя на Олю. – Ты давно за мной ходишь, я же просил тебя – не звони мне, ты мне не нравишься! Ты страшная.

Дима стремительно прошёл мимо нас и направился в центр двора, на волейбольную площадку, где играли несколько парней.

Оля, застыв, хлопала глазами, по оранжевой маске потекли слёзы.

Я решительно двинулась за Димой на волейбольную площадку. Я встала перед сеткой, прервав игру, и посмотрела Диме прямо в лицо. Остальные парни начали свистеть и ругаться.

– Ты зачем так Оле сказал?

– Она меня обманула.

– Ну Рё что? РўС‹ РЅРµ видишь, РѕРЅР° РІ тебя влюбилась? Обязательно быть такой сволочью, говорить такие грубые слова? Р? почему ты сказал, что РѕРЅР° страшная? РћРЅР° ничем РЅРµ хуже той модели, РїРѕРЅСЏР»?

Я развернулась и увела Олю за руку к метро. Всю дорогу она бурчала, что я её лучший друг.


* * *

За кухонным окном я созерцала больницу, выстроенную напротив. Я представляла, как из-за поворота выплывали дамы в кринолинах, а над ними медленно опускались в воздухе красные кленовые листья.

Зазвонил кухонный телефонный аппарат, на втором звонке запищал определитель номера.

– Алло.

– Привет, это Дима.

– Какой Дима?

– Ты притворяешься, что не помнишь.

Я замолчала, я действительно притворялась. Я не была удивлена – на волейбольной площадке он смотрел на меня слишком внимательно. Ему понравилось, как я ругалась на него. Ему понравился мой гнев, прилившая к лицу кровь и сверкающие глаза.

– Где ты взял мой номер?

– Я хочу тебя снова увидеть.

Я вешаю трубку, но, подумав, перезваниваю.


* * *

Оля пришла в гости и пьёт чай со сладкой булкой. Она в подавленном состоянии и прогуливает школу. Кажется, Анжела иногда даёт ей наркотики.

– Ты уже как марсианка с метро «Аэропорт».

– С какого метро «Аэропорт»?

– Ну, помнишь, твой Дима путешествовал на такси под кислотой?

– Я не говорила, что это было метро «Аэропорт».

– Да, разве не говорила?

– Зоя, откуда ты знаешь, где это было?

– Там «Титаник» рядом, ты забыла просто.

– Я ничего не забываю!

Я молчу, мне нечего сказать, я села в калошу.

– Всё понятно, ты затусовалась с Димой! Я так и знала, что ты подлая змея! – подруга хлопает дверью в прихожей.

Я смотрю на Олю с балкона – перед глазами всё та же больничка. Оля перебегает дорогу – она в моём платье. Красная африканская ткань облегает Олину стройную талию, подчёркивая её наискосок проведёнными коричневыми линиями. Она больше не гримирует веснушки и научилась скалиться острыми резцами как кошка – отметила я.


* * *

Через полгода она позвонила мне.

– Ты не будешь меня уважать, если узнаешь.

– Буду, брось.

– Помнишь мою сестру из «Титаника»?

– Анжелу? Которая продаёт девушек?

– Да, она продала и меня.

– Как?

– Богатому мужчине в сауне. Понимаешь, это хорошие деньги – я же девственница.

– Р? как это было?

– Он постелил мне полотенце.

– А там ещё кто-то был?

– Да, другие девушки.

– Страшно было?

– У меня теперь денег полно… Хочешь, пойдём в ресторан.

Так Оля лишилась девственности. Не знаю, как судьба устраивает это, но нам так и не случилось встретиться, я больше не видела её.




Она была лучше


Ершов наливал коньяк, мы с Машей делали вид, что нам весело и легко общаться.

Вообще-то мы были в ссоре, я и Маша, уже год. На первых двух курсах были «неразлейвода», и шкафчик в нашей мастерской носил имя «Маш-Глаш», а потом поссорились на производственной почве, когда я снимала свой первый фильм.

РћРґРёРЅ студент-оператор как-то СЃ гордостью признавался: «Я вас СЃ Машей даже СЃРѕ СЃРїРёРЅС‹ различаю!В» Очевидно, РјС‹ были похожи. Первого сентября, РІ первый день РІРѕ Р’Р“Р?РљРµ, РЅР° РїСЂРѕСЃСЊР±Сѓ ректора встать-показаться первому РєСѓСЂСЃСѓ режиссёрского факультета, встали только РјС‹ СЃ Машей, РґРІРµ семнадцатилетние блондинки РІ гольфах Рё косичках, остальные РѕРґРЅРѕРіСЂСѓРїРїРЅРёРєРё то ли курили, то ли ещё РєСѓРґР°-то вышли, Рё весь огромный актовый зал слёг РѕС‚ хохота.

РњС‹ были жутко бедовые девки. Р’ день знакомства РјС‹ выпили Рё доехали РґРѕ моего РґРѕРјР° автостопом, РїРѕ РњРѕСЃРєРІРµ. Р? ближайшие РґРІР° РіРѕРґР° продолжали РІ том же РґСѓС…Рµ. Ездили автостопом, пили, знакомились СЃ мужчинами, посылая РёРј записки РІ кафе, искали себе приключений Рё, разумеется, «снимали РєРёРЅРѕВ». Учёба нас привлекала РІ том смысле, чтобы похохотать РЅР° некоторых лекциях – РјС‹ РёС… посещали исправно. Правда, лекторы нас, шумных, недолюбливали Рё путали РґСЂСѓРі СЃ РґСЂСѓРіРѕРј РЅР° экзаменах.

Однажды Р·РёРјРѕР№ РјС‹ ехали РЅР° день рождения нашего мастера, РіРґРµ должны были изображать ангелов РІ белом. Чтобы РЅРµ потерять СЃРІРѕРё наряды РЅР° нетрезвую голову, РјС‹ решили РЅРµ устраивать переодеваний, Р° поехать РїСЂСЏРјРѕ РІ костюмах. Р? вперёд РїРѕ льду РІ белых туфлях Рё кружевах. РќР° РґРѕСЂРѕРіРµ РІСЃРµ приняли нас Р·Р° сбежавших невест Рё довезли РґРѕ центра бесплатно, хотя РјС‹ пели песни Рё требовали остановки, чтобы купить выпить. Это РІ целом был наш образ.

Правда, взгляды на искусство у нас разнились. Я считала, что искусство – это святое и мы что-то типа жрецов в этом храме. Маша считала, что лучше накормить голодных детей, чем нарисовать картину, и проку от украшателей жизни мало. В кино её интересовала карьера.

Но с некоторых пор дружбу девичью нашу как отрезало. Маша – человек активный и в нашей паре (а в любой паре, как известно, всегда так) была ведущей. Мне было интересно подчиняться, в ту пору мой мир расширялся, но ровно до тех пор, пока Маша на меня не наорала по телефону, самым некрасивым образом, с ругательствами. Я взяла директором картины ту же девушку, что работала на картине у Маши, и Маше эта история почему-то не понравилась. Логики в этой ссоре изначально было мало, но для меня это был переход дальней черты. Я поменяла директора без лишних слов и старалась держаться подальше от Маши.

Рђ РѕС‚ Ершова ушла девушка. Девушку – первую красавицу операторского факультета, ему сосватала Маша, поэтому РѕРЅР° была призвана РЅР° реабилитацию. РЇ, РІ СЃРІРѕСЋ очередь, была призвана как боевой товарищ – Ершов моего того самого первого фильма был оператор. Ершов, похоже, РЅРµ подозревал, что Сѓ нас, бывших РїРѕРґСЂСѓРі, напряжённые отношения. Р?ли, что свойственно мужчинам, РЅРµ вникал. Теперь РІРѕС‚ РјС‹ пили втроём РєРѕРЅСЊСЏРє Сѓ Ершова РЅР° РєСѓС…РЅРµ. Шутили. РџРѕРґ конец бутылки Ершов РѕР±СЉСЏРІРёР»: «Я срочно должен заняться сексом СЃ РґСЂСѓРіРѕР№ женщиной, чтобы понять, что РћРЅР° была лучше!В»

Разумеется, ни об одной из нас речи идти не могло, и мы ясно дали это понять. Зашла речь о проститутке. Маша оживилась. Затевалось приключение, и Маша собиралась всё организовать – она хорошо знала здешнюю дорогу, часто ездила по ней автостопом. Это была известная на весь город «точка».

Мы вышли в ночь, весёлые и пьяные. Я даже не подозревала, что ребята говорят серьёзно, и, конечно, думала, что всё это шутка, мы подурачимся и пойдём в магазин за добавкой.

Всех хорошеньких ночных бабочек разобрали, Ершов выбирал среди жалких остатков – мы шли и шли, проходили километры – он оказался привередлив. Наконец-то его устроила некая потрёпанная блондинка крепкого телосложения. Денег было только на оральные ласки. Оказалось, такую услугу оказывают только в машине, неподалёку от сутенёра. Но Ершов упёрся – хочу дома. С точки зрения проститутского бизнеса это небезопасная ситуация, так что идти навстречу никто не хотел. Маша решила взять ситуацию в свои руки и со словами «я умею договариваться с людьми» ушла с сутенёром в кусты. В этот момент я вдруг поняла, что всё это не шутка, страшно испугалась и начала отговаривать Ершова от этой затеи. Но меня уже никто не слушал.

Маша победила путём деловых переговоров, и мы пошли домой с проституткой Катей, сопровождаемой своей коллегой по работе. Коллега осталась на лестничной клетке, сторожить Катю – как бы с ней чего не случилось. Наверное, в квартире могла быть рота солдат-садистов, но там были всего лишь мы – трое беспечных детей восемнадцати лет.

С этого момента я с большим трудом воспринимала происходящее, в моей голове оно не укладывалось. Метро закрыто, денег на такси нет, бежать некуда.

Ершов потребовал, чтобы мы с Машей присутствовали при великом событии, он капризничал и говорил: «Без вас я боюсь». Поскольку игра была в разгаре, время проститутки пошло, переключаться на серьёзный режим уже было сложно. Маше, похоже, тоже уже стало не смешно.

РњС‹ стояли РЅР° балконе СЃ сигаретами Рё расспрашивали Катю Рѕ её житье-бытье, стараясь растянуть время. Катя, привыкшая болтать СЃ клиентами, ведь наши СЂСѓСЃСЃРєРёРµ люди любят напиться Рё снять даму полусвета для разговора РїРѕ душам, рассказала трагическую историю Рѕ своём молодом человеке, который «не знает». Для него Катя – работница ночного ларька. Однажды РѕРЅРё СЃ Катей ехали РЅР° его машине «девятке» РїРѕ той самой трассе, РіРґРµ РѕРЅР° работает. Р? молодой человек решил остановиться – купить сигарет. Катя умоляла его – РЅРµ надо, только РЅРµ здесь! РќРѕ РѕРЅ РІСЃС‘ равно остановил автомобиль. РўСѓС‚ же РёР· кустов высыпали Катины подружки Рё давай СЃ ней здороваться – типа привет, Катя, Р° чего РЅРµ РІ СЃРІРѕСЋ смену?

Некурящий Ершов пришёл на балкон и начал возмущаться, что время уходит, и он нас запарился ждать. Мы с Машей нервничали. Давайте, вы идите в комнату, а мы сейчас придём. Остались вдвоём. Ну как дела? Решили мы узнать друг у друга. Как она, жизнь? А на самом деле?

Тут снова Ершов – ну что там, мы без вас не начинаем! Ладно, куда деваться. Назвался груздем, полезай в кузов. Я пошла первая.

Сидим мы в углу в кресле, прямо вдвоём, друг к другу прижались. В другом конце комнаты большая кровать, верхний свет погашен, светит ночник в углу. Проститутка села на Ершова верхом и сняла майку и лифчик. «Профессионал!» – подумала я. Грудь показывает. Мы с Машей в ужасе отвернулись лицом друг к другу.

Маша РІРґСЂСѓРі РіРѕРІРѕСЂРёС‚: «Я так РїРѕ тебе соскучилась!В» РЇ тоже сразу – прости меня, Маша, туда-СЃСЋРґР°. Давай РґСЂСѓРі РґСЂСѓРіСѓ рассказывать, как РјС‹ РґСЂСѓРі РґСЂСѓРіР° любим, как нам тяжело было РІСЂРѕР·СЊ. Что Сѓ РєРѕРіРѕ Р·Р° это время случилось. Р? РѕР±Рµ РІ слёзы! Натурально – катарсис. РЎРёРґРёРј, обнимаемся, РґСЂСѓРі РґСЂСѓРіР° РІ щёки целуем.

Ершов там: «Девчонки, вы чего там? Присоединяйтесь к нам!» Мы в ответ: «Сейчас-сейчас». Тогда он придумал: «Маша, говорит, иди сделай потише музыку!» Заставил Машу профланировать мимо кровати, где происходил весь блуд, туда и обратно.

Наконец, всё закончилось. Катя надела майку и побежала в туалет. К нам, зарёванным, подошёл полуголый Ершов. «Ну как вы, – спрашивает, – понравилось?» «Ты мне душу отравил», – ответила я и вышла из комнаты.

Я заперлась в другой комнате и впустила только Машу. Мы спали на одной кровати. Вообще молча. Я только сказала, что у меня с Ершовым должны быть досъёмки и что теперь делать. Всю ночь я бегала в туалет, потому что меня рвало.

Досъёмки прошли нормально, правда, на другом этапе Ершов меня подвёл, отказался делать пробу печати при изготовлении кинокопии – кажется, ему было не до того или он на что-то обиделся. Другие операторы и рады были бы помочь, да это должен был делать тот, кто снимал, этика им не позволяла. Так и ходила я месяц ни с чем. Помогла бывшая девушка Ершова, та самая, которая была лучше. На её просьбу он почему-то среагировал.

С Машей же мы так и не общались.




Панки в песках


Солнце не помогало. Врач обещал: если я буду загорать и плавать, эти ужасные шелушащиеся пятна под грудью пройдут. Ну и что? Я уже три дня лежала до обеда у Голубой Лагуны, выставляя на всеобщее обозрение свой позор.

Между прочим рядом часто оказывались девочки из Москвы, которые ни много ни мало были здесь, в Дахабе, дауншифтерами. Я про себя называла их кумушками. Кумушки красили свои длинные ногти цветным блестящим лаком и курили сигареты. К середине дня они как раз выползали на воздух, щуря заспанные глаза. Ночь проходила у кумушек в компьютерных играх. На пляже они даже не снимали куртки, зимой в Синайской пустыне ветрено. Разумеется, с таким содержанием жизни сплетни были для них животворящей водой. А тут я – знакомая из Москвы, из одной с ними тусовки, высокомерная и красивая, и вот, пожалуйста, проблемы с кожей. Теперь об этом узнают все. Но я не пряталась. Трус я или нет?

Врач обманул, и, похоже, вся эта смелость ни к чему не вела. Плавая в Красном море, я просила воду очистить меня, к тому же я решила войти в голод.

К моему лежаку подошёл довольно красивый молодой араб и пригласил меня на свидание. Я обалдела. Он что, не видит, что с моим животом? Похоже, ему было решительно всё равно. Я даже не поняла, откуда он здесь взялся, видимо, проходил по дороге у пляжа, увидел меня и подошёл. Его лицо показалось мне знакомым. Поймав пристальные взгляды кумушек, я возликовала. Один-ноль в мою пользу. Я вежливо отказала парню. Наверное, застеснялась. Но предложение меня взбодрило. Я смотрела вслед долговязому, он обернулся и засветил вспышкой зубов.

Вы будете смеяться, но женщин всего мира всегда интересует частная жизнь: ценность на рынке невест, счастье в браке, товарный вид, но уж никак не карьера и не достижения в науке и искусстве. Такие вещи остаются для каждой женщины глубоко личными. Занимайся чем тебе нравится, но условных кумушек всегда будет волновать, как ты выглядишь и как обстоят дела в твоей постели: не плачешь ли ты в подушку.

Мне было впору плакать в подушку, у меня не было ни мужа, ни детей, ни даже хотя бы бойфренда. Я занималась кинематографической карьерой, работая на двух-трёх заказных фильмах одновременно то режиссёром, то монтажёром, о творчестве речь так и не шла, деньги я тратила на периодические путешествия, дико уставала и, очевидно, подорвала здоровье.

В этот маленький дайверский посёлок я приехала на неделю уже после визита в Каир. Я представляла свой короткометражный фильм на небольшом фестивале, который какие-то англичане решили организовать на берегах Нила. По сути, я хотела отдохнуть от сидения в четырёх стенах московской монтажки в окружении большого количества мониторов и аппаратуры. Моя бледная кожа пошла пятнами без солнца, в ушах жужжало, продюсер и режиссёр измотали мои нервы интригами и дурной организацией, кажется, я уже даже была уволена.

Тем же вечером, облачившись в чёрные шёлковые одежды под ветровку – в двадцать пять хочется быть роковой женщиной – и украсив себя длинными тяжёлыми серьгами, я навестила центр сельской светской жизни – клуб шишамана Карима.

Это была лавка с кальянами и сувенирными тряпками; люди тянулись сюда якобы покурить лучший кальян шишу, а на деле узнать все новости и потусоваться.

Карим рассказал, что сегодня в Дахабе умерла пожилая женщина-дайвер. То ли на входе, то ли на выходе из моря отказало сердце.

– Ещё утром она шла мимо моего магазина со снаряжением и говорила мне: «Хай», – сокрушался Карим.

Впрочем, на его жизнелюбии это не могло сказаться – Карим был весёлым парнем под тридцать, с круглым румяным лицом и упитанным телом. Его семья – многочисленные дядья – владела в Дахабе отелями и магазинами, золотой милей, и дела шли в гору.

Сегодня в посёлке праздновали свадьбу, Карим не упустил шанса упрекнуть жениха в неразборчивости. У невесты слишком крупный зад, объяснил Карим.

– У тебя «попка», – сказал он радостно по-русски, а у неё «жопа», – завершил он, победоносно глядя на меня.

Карим гордился умением поддержать беседу на русском.

Вообще, женихам тут приходилось несладко, женщина стоила дорого, и на калым простому человеку нужно было копить много лет. Пока накапливался капитал, горячие восточные мужчины хранили вынужденную девственность; проституция была здесь, в традиционной среде, крайне опасна.

Несанкционированные браком сексуальные отношения считались преступлением и карались полицией.

Парадоксально: мне, молодой, феминистски настроенной особе, казалось, что тут, в царстве «угнетения женских прав», всё устроено вполне удобно для женщины. Деньги, которые выплачивались невесте на свадьбу, служили её страховкой, и, если муж козлил, можно было уйти, забрав своё. Не говоря уже о том, что с любой внешностью ты гарантированно получала любвеобильного и непьющего мужа. Однако все арабы мечтали жениться не на своих подругах, а на белой женщине, чтобы она «учила детей чистить зубы». Чему учат детей арабские женщины, было страшно подумать, хотя египтяне выглядели цветущей нацией, сияя крепкими белыми зубами.

Карим перевёл разговор на мои планы, у нас была игра: он намекал, что неравнодушен ко мне, и ждал от меня приглашения в гости, я якобы не понимала намёка. Впрочем, игра была деликатной.

Зазвенел колокольчик: в шишаманную ворвалась шумная компания из четырёх человек. Это были трое туристов с обветренными лицами – два парня и девушка – и мой новый знакомый с Голубой Лагуны, тёмно-шоколадный араб с ядрёными белками глаз. Все были одеты по-спортивному, но модно и с лёгкой небрежностью, что выдавало в них людей со вкусом, живущих полной жизнью. Шоколадный приветственно кивнул мне, с ходу схватил с прилавка большой там-там и начал бешено выколачивать ритм. Карим смотрел на своих друзей одобрительно.

Девушка и оба парня пошли в пляс. Я присматривалась к «цыганам», подёргиваясь под барабан на месте. Девушке было лет двадцать, густые вьющиеся волосы длиной до пояса были распущены, крепкий загар оттенял ясные голубые глаза на круглом, как у матрёшки, лице. Очевидно, она была русской. Двигалась матрёшка ловко и с удовольствием, смотрела немного заносчиво, как человек, который живёт здесь давно и относит себя к сливкам общества. На ней была тёмная толстовка с капюшоном и видавшие виды брюки-сафари, из чего я заключила, что снобизм девушки имеет спортивное происхождение: так военные смотрят на неуклюжих гражданских. Второй участник танцевального номера был невысокий худой европеец лет тридцати, в очках и дурацкой вязаной шапочке: имидж фрика позволял ему одеваться инфантильно, в оранж и ультрамарин; третий, мужчина в чёрном, с выгоревшими до белизны волосами, был немолод, около пятидесяти, но обладал сильным и привлекательным телом. У него была фигура наездника или боксёра: невысокий рост, компактное, хорошо скоординированное тело с развитыми мышцами. В прозрачных зелёных глазах светились интеллект и жестокость, взгляд цеплялся за людей и просвечивал рентгеном. На меня он не обратил внимания. Я немедленно окрестила его «плейбоем».

Карим сообщил мне, что это звёзды местной виндсёрферской станции, девушка – инструктор, а её белые спутники – лучшие в деле.

Плейбой обратился к своему шоколадному другу по-английски с просьбой потанцевать для нас, как он умеет. Шоколадный бросил барабан, встал и ослепительно улыбнулся. Карим сел на замену музыканту, матрёшка и фрик расселись на креслах напротив и закурили кальян.

Шоколадный то ли был наполовину негром, всё-таки мы находились на африканском континенте, то ли бедуином, то ли просто загорел, как уголёк, на открытом солнце. Он начал идти круг за кругом, размахивая руками и всё с большей страстью погружаясь в музыку. Арабы рождены на свет, чтобы танцевать, и этот был не исключение. Тонкая блестящая маечка из какой-то физиологичной химии, которую так любят спортсмены, облегала мощную спину. Он был долговязым, с приподнятым плечевым поясом, как птица, готовая взлететь. Под смоляными кудрями блестел пот: он весь источал восторг от жизни, экзальтацию. В танце он много раз начинал прикрикивать от избытка чувств. Крупные лошадиные зубы и белки глаз сияли.

Я засмеялась и начала аплодировать. Плейбой сел рядом со мной, невзначай коснувшись меня бедром. Я обратила внимание: он любовался другом и даже не смотрел в мою сторону. Его поведение походило на изощрённый флирт, который практикуют опытные ловеласы.

РќР° мусульманском курорте, РіРґРµ тестостерон разлит РІ РІРѕР·РґСѓС…Рµ, густой как сметана, СЏ СЃРѕ СЃРІРѕРёРјРё большими глазами Рё стройной фигурой привыкла быть РІ центре внимания. Р?РіРЅРѕСЂ цеплял РјРѕС‘ самолюбие, как крючок.

Плейбой дал команду закругляться, и мы уселись пить чай. В своей группе он был главным.

Для знакомства я затеяла свою любимую игру, секрет которой в том, что ты наблюдателен, а другие люди нет, и твои выводы о них кажутся им магией; это отличный аттракцион.

Матрёшку звали Таня Журавлёва, была она из города Ейска на берегу Азовского моря, там она выросла под парусом и стала чемпионом по виндсёрфингу. Самая крутая девчонка в городе. Оглядывая помещение лавки, Таня обратила внимание на африканскую маску из дерева на стене и непроизвольным движением вскинула руку с поднятым большим пальцем, прищурилась. Я знала это движение – ученики художественной школы прикидывают так пропорции объекта, который рисуют.

Плейбой представился – его звали Казимир, он был из Польши. Судя по притопам и прихлопам во время танца, он был профессиональным музыкантом. У музыкантов восприятие мелодии как родной среды, их нельзя назвать равнодушными, но для них музыка – это не праздник, как для простого человека, а дом. Я спросила Казимира, на каком инструменте он играет.

– Я вижу, что ты музыкант.

Он с любопытством посмотрел на меня, внезапно зафиксировав яркими зелёными глазами в обрамлении благородных морщинок.

– Я не музыкант, ты ошиблась, – сказал он.

Я смиренно кивнула. Таня, которую я незадолго до этого спросила, заканчивала ли она художественную школу, смотрела на меня в полном недоумении.

Люди настолько невнимательны РґСЂСѓРі Рє РґСЂСѓРіСѓ, РѕРЅРё внимательны Рє РїРѕРіРѕРґРµ, Рє кошкам РїРѕРґ ногами, Рє приготовлению пищи – Рё подробности РёС… социального портрета кажутся РёРј интимной Рё неприкосновенной территорией, хотя РѕРЅРё Рё «валяются» снаружи. Р’ данном случае ребята поняли: СЏ что-то Рѕ РЅРёС… знаю, Рё инстинктивно напрягались, как напрягается большинство людей РѕС‚ пристального взгляда. Р?нтерес Рє людям считается РІ нормальном обществе подозрительным.

Мы попрощались с Каримом: я получила приглашение присоединиться к компании в поездке на свадьбу. Таня была за рулём. Мы попробовали забиться в тесную, заваленную хламом пыльную развалюху. Таня арендовала её у туземного приятеля, который тут же появился откуда ни возьмись, толстый, в расстёгнутой рубашке, с ящиком пива – он должен был показывать нам дорогу. Лысый проводник сел впереди, а мы вчетвером – я, Казимир, итальянец Пауло и шоколадный танцор – плотно переплелись, кто сидя, кто лёжа, потеряв, где верх и низ, на заднем сиденье. Двери не очень хорошо закрывались; с радостными криками мы понеслись по пустыне. Машину круто заносило на виражах. Мои новые друзья были экстремалами, Татьяна пила за рулём прямо из горла, а мы подбадривали себя песнями.

Я поневоле прижималась ногами к бёдрам Казимира в штанах карго. Мне показалось, что у нас случился резонанс, он заволновался. Он наклонился и зашептал мне на ухо:

– Я играю на трубе. Я учился в джазовом колледже, но потом бросил. Поэтому я не называю себя музыкантом. Я обманул тебя, мне было интересно, что ты сделаешь.

Я промолчала.

Мы выехали на просёлочную дорогу: через полотно было перекинуто надувное резиновое коромысло в виде дракона, трепыхавшееся на ветру. Мы поняли, что это указатель пути на деревенский праздник. Вывалившись из машины, мы нестройной цепочкой потянулись ко входу по серой пыли. Наш лысый сталкер убежал с угощением вперёд.

На самой свадьбе всё было увешано гирляндами, они и освещали трапезу под открытым небом: в зонах мужчин и женщин стояли десятки столов, дети бегали и там и там. Нас с Танюшкой-матрёшкой определили в женскую половину и предложили мясо с овощами. Появление белых гостей-туристов привлекло внимание, среди местных мы были одни. Надо было поесть, чтобы не обидеть хлебосольных хозяев, но я решила, что буду голодать, пока не выздоровлю. Пришлось делать вид, что я ем, на деле кидая кусочки собаке под столом: пусть и она погуляет на свадьбе.

Мы пошли к общей сцене, где на стульях восседали жених с невестой – как на троне в детской постановке Шекспира. Невеста была той самой красавицей, о которой говорил Карим: весила она килограммов сто, а возможно, и больше, сидела умотанная, как мумия, в длинный белый тюль с ног до головы. Карим неточно описал её внешность: величина её задницы в целом была не важна, она была равномерно изобильна со всех сторон. Невеста очаровательно улыбалась толстыми накрашенными розовым губами. Жених сидел смущённый, с выступившими слезами счастья и перевозбуждения. Он был худеньким, коротко стриженным человеком лет тридцати, тщательно одетым в хороший костюм, с белыми цветами, приколотыми на лацкан.

Вот и дождался он своей сексуальной жизни, порадовалась я за него. Деревенские танцевали под живую музыку, на земле лежали собаки.

Нас с Таней вывели на место перед сценой деревенские женщины, укутанные в хиджабы, за полы их одежды цеплялись дети. Дети радостно хохотали, запрокидывая голову. Женщины собрались вокруг нас и стали хлопать. Видимо, нас просили станцевать, и мы с Таней послушались. Таня воздела руки, завертела запястьями, одновременно вращаясь вокруг своей оси, притопывая в ритм. Её хрустально-голубые глаза кокетливо опустились долу, волнистые светлые волосы разметались по плечам. Она больше не была спортсменкой и «своим в доску парнем», во всех движениях проступила нежность и желание нравиться. Я вовсю вертела плечами, мои волосы тоже были светлы и кудрявы, а глаза как серый халцедон. Мы выглядели экзотическими цветами среди тёмной кожи, блестящих маслин глаз, грубых одежд, все женщины, окружившие нас, были меньше нас ростом, хотя мы обе не превышали метра шестидесяти пяти.

Наш танец был лёгок, но мы не чувствовали ни зависти этих женщин к нашей красоте и экзотичности, ни малейшего раздражения от того, что мы забрали всё внимание на празднике. Деревенский люд источал лишь радость от мгновения жизни, чистую радость человека, который недавно пришёл в мир и восхищается им. Мы в эпохе невинности, поняла я.

Рядом появились Казимир и остальные наши товарищи. Они создали вокруг нас круг, включились в танец и растворились в веселье. Паоло глупо прыгал, шоколадный начал брейк-данс. Это был триумф нашей с Таней женской роли – приятно, когда вокруг самок начинается мужской ажиотаж. Казимир бросал на меня внимательные взгляды. Возможно, он разделял мои впечатления от мира предков, в котором мы оказались. Он хорошо и свободно двигался: поляк был по-настоящему красив, эстетически безупречен. Мне бы хотелось быть таким мужчиной, как он.




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=27387430) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



Если текст книги отсутствует, перейдите по ссылке

Возможные причины отсутствия книги:
1. Книга снята с продаж по просьбе правообладателя
2. Книга ещё не поступила в продажу и пока недоступна для чтения